Неточные совпадения
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног,
ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер
бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым
в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица.
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И —
в гору идет. Мой отец
бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну женщину не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и
ударить.
— Чего это? Водой облить? Никак нельзя. Пуля
в лед
ударит, — ледом будет
бить! Это мне известно. На горе святого Николая, когда мы Шипку защищали, турки делали много нам вреда ледом. Постой! Зачем бочку зря кладешь?
В нее надо набить всякой дряни. Лаврушка, беги сюда!
— Хнычешь, чего ты хнычешь, дурак, духгак! Вот тебе! — и он
бьет меня, он больно
ударяет меня кулаком
в спину,
в бок, все больней и больней, и… и я вдруг открываю глаза…
Иван Федорович вскочил и изо всей силы
ударил его кулаком
в плечо, так что тот откачнулся к стене.
В один миг все лицо его облилось слезами, и, проговорив: «Стыдно, сударь, слабого человека
бить!», он вдруг закрыл глаза своим бумажным с синими клеточками и совершенно засморканным носовым платком и погрузился
в тихий слезный плач. Прошло с минуту.
— Все-таки теперь уж не
бьют так, как бивали! Ну,
в зубы
ударит,
в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова
бил на первый день Пасхи от обедни до вечера.
Побьет — устанет, а отдохнув — опять. И вожжами и всяко.
Я слышал, как он
ударил ее, бросился
в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый,
в новом мундире,
бьет ее
в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой
в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою
ударил вотчима
в бок.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не
ударит; даже Ганечка не
ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо
бить, зато задушить его можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете,
в эту самую секунду.
— Боялся, что
ударит офицер! Он — чернобородый, толстый, пальцы у него
в шерсти, а на носу — черные очки, точно — безглазый. Кричал, топал ногами!
В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не
били, ни отец, ни мать, я — один сын, они меня любили.
Веткин отошел
в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и
ударю Сливу по щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: „Стыдно тебе, старому человеку, играть
в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели
били солдат“.
— Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не
ударит, потому что
бьют только того, кто боится, что его
побьют. А во-вторых… ну что же я сделаю? Бацну
в него из револьвера.
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи, с ужасом глядя, как
бьют Савку: лёжа у забора вниз лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя по земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко поднимая ногу, тяжёлыми ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал
в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово
ударял по шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
Окно
в его комнате было открыто, сквозь кроны лип, подобные прозрачным облакам, тихо сияло лунное небо, где-то далеко пели песни, бубен
бил, а
в монастыре
ударяли в колокол печально ныла медь.
— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас
в учебном полку по тысяче палок всыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все
бей! Бывало, тихо
ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине, — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!
И, не придумав, что сказать, я раза два
ударил его бумажным свертком по лицу. Ничего не понимая и даже не удивляясь, — до такой степени я ошеломил его, — он прислонился спиной к фонарю и заслонил руками лицо.
В это время мимо проходил какой-то военный доктор и видел, как я
бил человека, но только с недоумением посмотрел на нас и пошел дальше.
Зная драчливый характер Петрушки, Ванька хотел встать между ним и доктором, но по дороге задел кулаком по длинному носу Петрушки. Петрушке показалось, что его
ударил не Ванька, а доктор… Что тут началось!.. Петрушка вцепился
в доктора; сидевший
в стороне Цыган ни с того ни с сего начал колотить Клоуна, Медведь с рычанием бросился на Волка, Волчок
бил своей пустой головой Козлика — одним словом, вышел настоящий скандал. Куклы пищали тонкими голосами, и все три со страху упали
в обморок.
— Я тебе расскажу эту штуку, дядя… слушай… вчера барин разгневался на Олешку Шушерина и приказал ему влепить 25 палок; повели Олешку на конюшню — сам приказчик и стал его
бить; 25 раз
ударил да и говорит: это за барина — а вот за меня — и занес руку: Вадим всё это время стоял поодаль,
в углу: брови его сходились и расходились. —
В один миг он подскочил к приказчику и сшиб его на землю одним ударом. На губах его клубилась пена от бешенства, он хотел что-то вымолвить — и не мог.
Парни хвастливы, но — трусы. Уже раза три они пробовали
побить меня, застигая ночью на улице, но это не удалось им, и только однажды меня
ударили палкой по ноге. Конечно, я не говорил Ромасю о таких стычках, но, заметив, что я прихрамываю, он сам догадался,
в чем дело.
Сам он был не ласков с людьми, говорил с ними полупрезрительно и насмешливо,
в спорах возражал односложными восклицаниями, явно стараясь обидеть совопросника. Я познакомился с ним
в пивной, когда его собирались
бить и уже дважды
ударили, я вступился и увел его.
Упав на двенадцать первых, переходит опять на двенадцать средних,
ударяет сряду три, четыре раза по средним и опять переходит на двенадцать последних, где, опять после двух раз, переходит к первым, на первых опять
бьет один раз и опять переходит на три удара средних, и таким образом продолжается
в течение полутора или двух часов.
Врешь, нагоню, уморю
в тюрьме! — говорил Мановский, ходя взад и вперед по комнате, потом вдруг вошел
в спальню, там попались ему на глаза приданые ширмы Анны Павловны; одним пинком повалил он их на пол,
в несколько минут исщипал на куски, а вслед за этим начал
бить окна, не колотя по стеклам, а
ударяя по переплету, так что от одного удара разлеталась вся рама.
Совсем остервенясь, он
ударил в другой и
в третий раз, и
в каком-то опьянении от ярости и от страху, дошедшем до помешательства, но заключавшем тоже
в себе бесконечное наслаждение, он уже не считал своих ударов, но
бил не останавливаясь.
— Что вы на меня любуетесь, господин писатель? Интересно? Я, — он возвысил голос и с смешной гордостью
ударил себя кулаком
в грудь. — Я штабс-капитан Рыбников. Рыб-ни-ков! Православный русский воин, не считая,
бьет врага. Такая есть солдатская русская песня. Что? Не верно?
Но он ужасно сильный был, что чуть не погубило его; он
ударил по голове турка, и ружьё сломалось, осталась сабля, но она была скверная и тупая, а уж турок хочет
бить его штыком
в грудь.
Он быстро стал протирать глаза — мокрый песок и грязь были под его пальцами, а на его голову, плечи, щёки сыпались удары. Но удары — не боль, а что-то другое будили
в нём, и, закрывая голову руками, он делал это скорее машинально, чем сознательно. Он слышал злые рыдания… Наконец, опрокинутый сильным
ударим в грудь, он упал на спину. Его не
били больше. Раздался шорох кустов и замер…
Хочет
ударить Посадского; тот увертывается и
бьет его
в плечо.
Вавило
бил людей молча, слепо: крепко стиснув зубы, он высоко взмахивал рукою,
ударял человека
в лицо и, когда этот падал, не спеша, искал глазами другого.
Рука Алексея остановилась, и, все не спуская с меня глаз, он недоверчиво улыбнулся, бледно, одними губами. Татьяна Николаевна что-то страшно крикнула, но было поздно. Я
ударил острым концом
в висок, ближе к темени, чем к глазу. И когда он упал, я нагнулся и еще два раза
ударил его. Следователь говорил мне, что я
бил его много раз, потому что голова его вся раздроблена. Но это неправда. Я
ударил его всего-навсего три раза: раз, когда он стоял, и два раза потом, на полу.
«Хоть бы Сережка приехал! — мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. — Это — яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый… но пьяница. С ним весело… Бабы души
в нем не чают, и хотя он недавно появился — все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него… Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он
ударил ее? Да разве ей это
в новинку? Чай, как
били… другие! Да и он теперь задаст ей…»
Ну, пошел волк дальше и опять всех хвостом
бьет. Одного человека
ударил, другого
ударил. Увидел старого старика, и его
ударил прямо под коленки. А
в руках у старика была корзинка с яйцами; упал он и все яйца разбил, так они и потекли, и желток и белок. Стоит старик и плачет, а волк-то хохочет...
Верно ты не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого
бьют. Ты — неразумный негр, который попался
в плен. Как орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают летать, так я делаю из тебя человека, а ты меня благодари!» При каждом слове он
ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели превратить
в телятину.
Совсем рассвело.
В сенях уставщицы раздался серебристый звон небольшого колокольчика.
Ударили девять раз, затем у часовни послышался резкий звук деревянного
била. Мерные удары его разносились по обители. Вдалеке по сторонам послышались такие же звуки
бил и клепал из других обителей. Это был скитский благовест к часам.
—
В два часа за полночь велела я
в било ударить, — отвечала мать Аркадия. — Когда собрались, когда что —
в половине третьего пение зачали. А пели, матушка, утреню по минеи. У местных образов новы налепы горели, что к Рождеству были ставлены, паникадила через свечу зажигали.
Сначала
в било ударяют медленно, потом скорей и громче, с повышением и понижением звуков и разными переливами, что зависит от более или менее сильного удара молотом.
Погас свет во Фленушкиных горницах, только лампада перед иконами теплится.
В било ударили. Редкие, резкие его звуки вширь и вдаль разносятся
в рассветной тиши; по другим обителям пока еще тихо и сонно. «Праздник, должно быть, какой-нибудь у Манефиных, — думает Петр Степаныч. — Спозаранку поднялись к заутрени… Она не пойдет — не велика она богомольница… Не пойти ли теперь к ней? Пусть там поют да читают, мы свою песню споем…»
Клянусь, приму и это. Всюду за тобой и всюду с тобой, человече. Что мое лицо, когда ты своего Христа
бил по лицу и плевал
в его глаза? Всюду за тобой! А надо будет, сам
ударю Христа вот этой рукой, что пишу: всюду за тобой, человече.
Били нас и будут
бить,
били мы Христа и будем
бить… ах, горька наша жизнь, почти невыносима!
— Известно кто… «На меня, кричит, просветление нашло!» Кричит и норовит кого ни на есть по шее
ударить.
В азарт вошел. И меня
бил, и Абрамку, и ребят… Поднесет стаканчик, даст тебе выпить и вдарит, что есть силы. «Пей, говорит, и знай мою силу! Плевать на всех прочих!»
Вот какая-то деревушка, ни одного огонька
в ней. Опять лес, поле, опять сбились с дороги и кучер слезал с козел и танцевал. Тройка понесла по темной аллее, понесла быстро, и горячая пристяжная
била по передку саней. Здесь деревья шумели гулко, страшно, и не было видно ни зги, точно неслись куда-то
в пропасть, и вдруг —
ударил в глаза яркий свет подъезда и окон, раздался добродушный, заливчатый лай, голоса… Приехали.
Я осерчал и
ударил ее раза два уздечкой, а
в это время вбегает
в калитку Вася и кричит отчаянным голосом: «Не
бей! не
бей!» А сам подбежал и, словно очумел, размахнулся и давай
бить ее кулаками изо всей силы, потом повалил на землю и ну топтать ногами; я стал оборонять, а он схватил вожжи и давай вожжами.
Дело было так:
в давнее время шел через лес солдат; над лесом бушевала буря; солдат подошел к пруду и видит: с неба
бьет громом
в пруд, вода бурлит, а над водою мелькает чья-то косматая голова; как
ударит громом — она
в воду, а потом опять вынырнет.
— Чего сметь-то… правду-то тебе
в глаза сказать, завсегда скажу, не закажешь… — невозмутимо продолжала старуха, не трогаясь с места. —
Ударить думаешь, так
бей, убей, пожалуй, как вон и ее убила.
2) Игра
в доску с гвоздями. Поставив ставку, игроки позволяют завязать себе глаза и
в таком положении по очереди трижды
бьют кулаком по шлифованной ясеневой доске,
в которую вбиты гвозди острием вверх
в расстоянии один от другого на два кулака. Умевший
ударить кулаком
в пространство между гвоздями выигрывает, а
в случае ежели такового не найдется, то ставка остается
в пользу клуба.
Первого
ударили об мостовую,
били кольями — и уже мертвого стащили
в ригу.
— Завтра, спешу. Вот видите, шея коротка (тут он щелкнул себя по шее пальцами); подчас
бьет в голову, будто молотом кто тебя
ударит… наклонен к пострелу.
— За что вы
ударили меня, Люба? Когда человека
бьют по лицу, то должны сказать ему, за что? — повторил он прежний вопрос хмуро и настойчиво. Упрямство и твердость камня были
в его выдавшихся скулах, тяжелом лбу, давившем глаза.
Надо было довести ее до того и до другого, и за это взялись несколько добрых людей, давших себе слово: кто первый встретит старую Керасивну
в темном месте, —
ударить ее, — как надлежит настоящему православному христианину
бить ведьму, — один раз чем попало наотмашь и сказать ей...
